В Украине 18 мая – День памяти жертв геноцида крымскотатарского народа. По решению Государственного комитета обороны СССР в ходе спецоперации НКВД-НКГБ 18-20 мая 1944 года из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал были депортированы все крымские татары, по официальным данным – 194 111 человек. Результатом общенародной акции «Унутма» («Помни»), проведенной в 2004-2011 годах в Крыму, стал сбор около 950 воспоминаний очевидцев совершенного над крымскими татарами геноцида. В рамках 73-й годовщины депортации Крым.Реалии совместно со Специальной комиссией Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий публикуют уникальные свидетельства из этих исторических архивов.
Я, Халил Cары, крымский татарин, родился 1 июля 1930 года (фактически 6 января 1930 года) в деревне Айвасыл (Ай-Василь, с 1945 года Васильевка, ныне упраздненное село, ставшее частью города Ялта – КР) Ялтинского района Крымской АССР, в доме по ул. Школьная, 9 (ныне ул. Казанцева, 15).
Состав нашей семьи в день депортации: отец Ибраим Сары (1907 г.р.), мать Ашире Сары (1910 г.р.), сводная сестра Зера (1926 г.р), брат Бекир Сары (1932 г.р.), брат Абдюль Сары (1935 г.р.), брат Адиль Сары (1937 г.р.) и я.
Жили мы в доме моего отца. Дом был большой, состоял из двух этажей: первый этаж – подвал, большая кухня, где хранились все продукты; второй этаж – три комнаты и на всю длину дома веранда. Участок тоже был большой – 18 соток, с садом, где всегда собирали хороший урожай. В саду имелось 10-15 деревьев инжира, пять больших деревьев хурмы (одно дерево сохранилось до сегодняшнего дня), а также яблони, сливы, груши и клубника. Также мы держали домашнюю скотину – 16 коз, 8-10 барашек, дойную корову, ослицу Лизку (в личном пользовании). Было три сарая для дров, сарай для сена.
До начала войны я учился в средней школе в Айвасыле, в 1941 году закончил 4 класса. Преподавание велось на родном крымскотатарском языке. Во время оккупации школа не действовала: как пришли немцы – ее сразу закрыли. Мой отец Ибраим Сары был призван в Красную армию в первую мобилизацию в 1941 году.
Брат отца Эмир-Али Сары (1911 г.р.), на момент начала войны служил в Красной армии в Бессарабии в звании младшего лейтенанта. Брат отца Рефат Сары (1916 г.р.) был также мобилизован в Красную армию. Родной брат моей матери Сеит-Джелиль Московский, участник финской войны, также был мобилизован на фронт, но пропал без вести в 1943 году. Амет Сары, брат отца, был в Ялтинском партизанском отряде, которым командовал Мустафа Селимов. Все члены нашей семьи были связными. Лично я доставлял письма партизанам от подпольщиков (партизан Мустафа Боси в настоящее время проживает в селе Трудовом Симферопольского района).
Когда немцы захватили Крым, у нас в деревне были расстреляны коммунисты, и в их числе брат моего отца, председатель Айвасылского сельсовета Эмир-Усеин Сары (1905 г.р.).
При освобождении Ялты от немецко-фашистских захватчиков мы все радовались…
В 1:00 18 мая 1944 года постучали в калитку громко и требовательно. Два солдата и один офицер в грубой форме объявили, чтобы мы за 15 минут собрались, взяли с собой еды на три дня и вещей 15 килограмм. Куда, за что – нам ничего никто не пояснил. Ничего нам по поводу выселения не сообщили. Времени на сборы не было, нас вытолкали, и солдаты с автоматами пешком погнали всех во двор школы, где уже стояли, плакали и кричали многие наши односельчане. Нас окружили солдаты с автоматами и собаками. Слышался плач детей, женщин и стариков. Нас охватили страх и ужас, все были в шоке.
В 3:00 утра на территории школы собрали всех людей верхней части деревни. Держали 5-6 часов. Моей маме было очень тяжело, так как она была на пятом месяце беременности. Когда собралась вся деревня, всех погнали в сторону Ялты в «Cады Мордвинова». Народ Айвасыла и Дерекоя (с 1945 года – село Ущельное, впоследствии упраздненное, сейчас практически центр Ялты – КР) находился там целый день, затем всех погрузили в студебеккеры и отправили через Ай-Петри на станцию Сюрень, где продержали еще полдня.
В нашем вагоне умерла от голода бабушка – мать Ахсида Алиева, коммуниста, которого расстреляли немцы в 1941 году
Потом нас погрузили в двухосный телячий вагон. В вагоне было очень тесно, около 40-50 человек. В пути следования в места депортации нас практически не кормили, никакой воды – ни холодной, ни кипятка нам не давали. Воду, еду сами добывали на станциях, если удавалось. И ели то, что успели взять с собой. В вагоне было очень душно, не было туалета, вентиляции – полная антисанитария. Не было также никаких условий для приготовления пищи, никто ничего не готовил, останавливались редко, только, когда пропускали встречные поезда. В нашем вагоне умерла от голода бабушка – мать Ахсида Алиева, коммуниста, которого расстреляли немцы в 1941 году. Ее тело оставили около рельсов, так как похоронить ее нам не дали – поезд уже трогался...
Двери вагонов были закручены проволокой. Открыли только спустя три дня пути.
Ехали мы долго, почти месяц пути. Прибыли 15-16 июня в районный центр Учкурган Наманганской области Узбекской ССР. Нас погрузили на арбы с большими колесами и привезли в колхоз имени Сталина. Расселили в бывшем сарае без окон, в каждом углу которого ютилось по семье. Местное население относилось к нам недоброжелательно, воспринимало нас как предателей и всячески унижало. Как я уже указывал, поселяли нас по несколько семей в сараи. Ни питанием, ни медикаментами нас не обеспечивали.
Все переболели малярией и дизентерией. Очень плохо обстояло дело с медицинской помощью, лекарств не давали, их не хватало и от этого умирало очень много людей.
Давали, но не всем, ссуду по пять тысяч рублей. С каждым годом все сложнее и сложнее было возвращать эту ссуду из-за изменения цен.
Работали много, от зари до зари, платили за это крохи, этого хватало на одну-две лепешки
Работали все мои знакомые, кто где, но в основном – на стройках ГЭС в Намангане. Работали много, от зари до зари, платили за это крохи, этого хватало на одну-две лепешки. О том, чтобы мы могли свободно передвигаться, ездить к своим знакомым или близким, которые жили в соседнем кишлаке или городе, не могло быть и речи, так как и взрослые, и подростки должны были в обязательном порядке отмечаться в спецкомендатуре. Покидать свое спецпоселение категорически запрещалось под страхом уголовного наказания – 20 лет каторжных работ, о чем нам постоянно сообщалось в комендатуре. Везде висел этот указ о запрете свободного перемещения, все боялись этого наказания.
В нашей семье болели, но никто не умер. А вот семья моего дяди Эмир-Усеина Сары – его жена и пятеро детей умерли от малярии. Четверо детей Амета Сары также умерли от болезни и голода. В нашем поселении практически все болели малярией и кишечными болезнями. Очень много людей умирало, хоронили умерших сами, кто как мог.
Учиться возможности не было, так как должны были работать, чтобы прокормить семью и не умереть от голода. У меня было всего 4 класса образования на крымскотатарском языке, которое получил еще до депортации. Только потом, уже имея четверых детей, получил специальность винодела.
Нашим главным носителем языка, национальных традиций и обычаев были наши родители и старики, которые под страхом наказаний, запретов передавали нам это вполголоса
Конечно, с клеймом предателя и изменника трудно было получить хорошее образование. Никаких условий, особенно в первые годы депортации, для сохранения, развития родного языка не было. Нашим главным носителем языка, национальных традиций и обычаев были наши родители и старики, которые под страхом наказаний, запретов передавали нам это вполголоса. Только потом, когда я был уже зрелым человеком, помню, появился крымскотатарский ансамбль «Хайтарма», газета «Ленин байрагъы».
Но все это было потом и с какими потерями и трудностями! Свои национальные традиции и обряды в полном объеме мы не могли совершать, так как боялись это делать из-за страха наказания. Любые коллективные обращения, активная позиция преследовались советским режимом как действия, направленные на подрыв социалистического строя государства. Многих наших активистов сажали в тюрьмы, так как свободно обсуждать вопросы возвращения на родину, требовать государственности крымских татар – это было преступлением.
После выхода Указа 1956 года всех взрослых вызывали в комендатуру НКВД, где на специальных бланках брали подписку принудительно, что мы не будем требовать возврата имущества и возвращения на Родину.
Сегодня, когда мы живем у себя на Родине, в Крыму, оглядываясь назад, с горечью осознаю и понимаю, сколько и чего утратил, потерял наш народ – дома и другое имущество, родной язык, традиции, обычаи, названия сел и городов, могилы своих предков и многое другое. И это случилось не потому, что этого хотели или желали мы сами, а потому, что в эти условия нас поставили и целенаправленно, длительно, размеренно, цинично уничтожали как народ. Я очень верю в то, что справедливость рано или поздно должна восторжествовать.
(Воспоминание датировано 25 августа 2009 года)
Подготовил к публикации Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий