Зекие Куртсеитова: «Стоял крик, плач и какой-то непонятный гул»

18-20 мая 1944 года в ходе спецоперации НКВД-НКГБ из Крыма в Среднюю Азию, Сибирь и Урал депортировали всех крымских татар (по официальным данным – 194 111 человек). В 2004-2011 годы Специальная комиссия Курултая проводила общенародную акцию «Унутма» («Помни»), во время которой собрала около 950 воспоминаний очевидцев депортации. Крым.Реалии публикуют свидетельства из этих архивов.

Я, Куртсеитова Зекие, крымская татарка, (1929, но фактически 1928 г.р.), уроженка села Партенит Ялтинского района Крымской АССР.

Состав семьи на момент депортации: мать, Фадьме Куртсеитова (1897 г.р.), брат, Халид Куртсеитов (1926 г.р.), тетя (сестра мамы), Решиде Джемилева (1907 г.р.), младший брат, Асан Куртсеитов (1932 г.р.), дети тети, Ульвие Джемилева (1932 г.р.) и Элямье Джемилева (1934 г.р.).

На момент депортации наша большая семья проживала в селе Партенит Ялтинского района Крымской АССР по ул. Юкъары (Верхняя). У нас в Партените было всего две улицы Юкъары (Верхняя) и Ашагъы (Нижняя).

В момент депортации отец, Асан Куртсеитов (Асан огълу Куртсеит, 1887 г.р.), находился в тюрьме в Архангельской области. Он был бригадиром в колхозе, и ему надо было поливать колхозные сады и огороды, из-за чего отец не мог постоянно обеспечивать водой государственный курорт и санаторий ВЦСПС – за это его и признали врагом народа.

Сестра, Шевхие Асанова (1923 г.р.), в момент депортации находилась в г. Алупке Ялтинского района Крымской АССР. Она закончила педучилище в Ялте и была направлена работать учителем в Алупку.

Муж тети Решиде, Сеит Джемилев (1900 г.р.), до начала войны работал в исполкоме. Они жили в Симферополе по ул. Свобода, номер дома не знаю. В этом доме проживали 20 семей разных национальностей, квартира была коммунальная.

С началом войны семьи работников исполкома были эвакуированы. Но дети тети Решиде каждое лето отдыхали, то есть приезжали к нам, к своей тете Фадьме, и их не успели подвезти к поезду. Поезд с эвакуированными был отправлен, тетя вернулась в Партенит, а ее муж Сеит Джемилев ушел в партизаны.

В 1935 году я пошла в школу в 1 класс с преподаванием на родном языке в с. Партенит. Четыре класса я училась в Партените, а в1940 году пошла в 5 класс уже в Дегирменкое: в Партените школа была только четырехлетняя, а в Дегирменкое – семилетняя. В 1941 году я закончила 5-й класс школы в селе Дегирменкой.

В 1944 году наша семья жила в двух домах, один был наш, а второй дом был дяди – брата отца, Али Асанова. Его направили работать в Кореиз, дом он оставил нам.

Из домашнего скота были корова с телкой и семь коз, также очень много кроликов. Приусадебного участка у нас не было, имелся небольшой дворик и росло там пять деревьев – гранаты. Также у нас был огород 20 соток на нижней улице (рядом с госкурортом), там росли пять инжиров, семь персиков, два больших каштана (съедобных), три черешни, два грецких ореха, а остальная земля была занята под овощами.

18 мая 1944 года, где-то часов в 3 ночи, к нам постучали два вооруженных солдата. Испуганная мама разбудила нас всех и потихоньку открыла двери. Военные вошли в дом, сказали: «За измену Родине, по приказу Сталина вас выселяют!». Дали 15 минут на сборы, сказали никуда не отходить, а только собираться, а сами вышли. Мы были все спросонья и напуганы, ничего не понимали, единственное, что смогли, так это одеться. А брат так и стоял в трусах и майке, взяв только шахматы в руки. Когда вновь вошли солдаты, то увидели, как мы растеряны и ничего не понимаем. Тогда один из них сказал, что нас повезут очень далеко, заставил брата одеться, схватил с кровати одеяло и бросил на брата. Маме сказал, чтобы она взяла что-нибудь съедобное, объяснил, что будем ехать где-то 8 дней. Мама твердила, что нас, наверное, убьют и не думала с собой чего-нибудь брать. К тому же в доме ничего и не было брать.

Тут эти же солдаты сказали, чтобы мы вышли и направлялись в сторону набережной. Когда мы шли, то увидели, как плача выходили наши соседи. И чем дальше шли, тем сильнее и громче стоял крик, плач и какой-то непонятный гул: это одновременно выли собаки, козы, коровы, бараны и доносился шум с моря.

Мы подошли к набережной, там уже нас ждали американские машины студебеккеры. Тут же нас погрузили на машины, и мы выехали в сторону Ай-Петри. Проезжая Алупку, мы увидели, как грузили на машины крымских татар, а также узнали свою сестру Шевкъие – она тоже была среди этих людей. Повезли нас через Ай-Петри и Коккоз к станции Сюрень. Туда же приехали все другие машины, и та машина, в которой была моя сестра.

Тут мама взяла себя в руки и быстро сориентировалась. Она разыскала начальника эшелона, уговорила его, чтобы ее дочь Шевкъие перевели к нам. Он пошел ей навстречу, и сестру перевели в наш вагон.

В один вагон поселили 10 семей, в вагонах были еще верхние полки. Мы ехали почти что друг на друге. Пока мы не выехали за пределы Крыма, поезд не останавливался. Только на третьи сутки поезд сделал остановку и нам дали где-то по 200 грамм хлеба, какую-то бурду и по кружке воды. Все уже были совсем никакие: мы думали, что эти восемь дней не протянем и умрем. Но мы уже ехали больше и уже стали с этим свыкаться. Один раз в день поезд останавливался, открывались двери, и мы слышали: «Два ведра и мешок». В одном ведре была бурда, во втором – вода, а в мешке – хлеб.

Мы уже завшивели, вши по нам ползали, мы их с себя снимали и убивали, но их становилось все больше и больше. А когда мы садились кушать, то с сидевших на верхних полках вагона вши падали в тарелки к тем, кто ехал на нижних полках. Но люди, будучи в шоковом состоянии, убирали вшей с тарелок как ни в чем не бывало и продолжали кушать.

Когда мы приехали в Саратов, поезд стоял 2 часа. Тогда сестра Шевкъие попросила у начальника эшелона ножницы и постригла нас всех: меня, братьев и троих детей тети. Тут поезд стал трогаться, и мы все еле успели сесть.

В нашем вагоне смертей не было, но мама говорила, что когда поезд останавливался, то умерших с других вагонов просто выбрасывали на обочину железной дороги.

Только на 18-й день нам сказали, что мы приехали. Мы вышли из вагонов. Это был город Шахрихан Сталинского района Андижанской области.

На станции узбеки стояли с лопатами и кетменями, и были очень агрессивно настроены. Им сказали, что везут очень нехороших и страшных людей с рогами. Выйдя из вагона, мы также обратили внимание на то, что нас ожидали вооруженные солдаты, «охраняя» от испуганного населения. Увидев нас, люди начали переговариваться друг с другом, что мы совсем не страшные, нет рогов, и речь почти похожа. Даже где-то мы им понравились, благодаря языку и вере.

Оттуда нас повели в баню, а одежду забрали продезинфицировать в «дизкамере» и дали нам их мокрыми одеть на себя. Это было 5 июня 1944 года, стояла жара, так что одежда сразу на нас и высохла.

Оттуда нас распределили в колхоз имени Калинина. В колхозе мы проработали 3 месяца. Приехал представитель комендатуры и стал отбирать наиболее грамотных на работу на хлопкоочистительный завод в Шахрихане: сестру взяли бухгалтером, брата – слесарем, меня – мотористом. Нам там в общежитии дали по койке, мы стали работать и получать суточный паек – 600 грамм хлеба и баланду. Младшего брата и двоюродных сестер отдали в детский дом, а тетя с мамой круглосуточно работали в колхозе. К новому году они тоже перевелись на работу на завод в Шахрихане.

До 1955 года все ходили в комендатуру и не теряли надежду на возвращение на Родину. Тем временем я вышла замуж и родила троих детей. Так и прожили в Шахрихане до 1989 года.

В 1989 году переехали в Крым, а родители и братья остались на чужбине. Сестра умерла в 2006 году в селе Лесновка Сакского района, муж умер в 1997 году. Сейчас я живу с дочерью в селе Перевальное Симферопольского района.

(Воспоминание от 18 ноября 2009 года)

К публикации подготовил Эльведин Чубаров, крымский историк, заместитель председателя Специальной комиссии Курултая по изучению геноцида крымскотатарского народа и преодолению его последствий